Шостакович Дмитрий Дмитриевич

ЧЕТВЕРТАЯ СИМФОНИЯ, ДО МИНОР

СОЧ. 43 (1936)
I. Allegretto poco moderato.
II. Moderato соп moto.
III. Largo. Allegro
Первое исполнение — 30 декабря 196I г. в Москве
под упр. К. Кондрашина

Необычна судьба этой симфонии. Она была закончена 20 мая 1936 г. и уже репетировалась, когда автор отменил премьеру. И не удивительно: к этому времени вокруг творчества Шостаковича сложилась крайне неблагоприятная обстановка. Некоторые его сочинения подверглись резкой и необъективной критике.

На протяжении 25 лет Четвертая симфония Шостаковича оставалась «таинственной незнакомкой» . На ее счет строились всевозможные догадки. Каково ее содержание? Характер? Значение в эволюции стиля Шостаковича? Основываясь на изданном в 1946 г. незначительным тиражом авторском переложении для фортепиано в 4 руки, многие считали Четвертую произведением переходным, экспериментальным, не имеющим самостоятельной художественной ценности, едва ли не «черновым наброском» Пятой симфонии, с которой, якобы, и начинается подлинный, зрелый Шостакович. В ней находили неоригинальность концепции, несоразмерность пропорций, гипертрофию выразительных средств. Бесспорно, в Четвертой нет еще той железной дисциплины драматургического мышления, мудрой экономии выразительных ресурсов, которые станут неотъемлемым свойством творчества Шостаковича. [Достаточно указать на колоссально разросшийся оркестр Четвертой симфонии, включающий 6 флейт, 4 гобоя, 6 кларнетов, 8 валторн, 2 тубы, 6 литавр]

Теперь, когда симфония прозвучала и прочно утвердилась на концертной сцене, стали очевидными не только ее глубина и значительность, но и непосредственная близость Пятой и Шестой симфониям Шостаковича. По единодушному мнению критиков, ее роднит с ними и «громадное напряжение духовных сил художника, сосредоточенность ищущей мысли» (Г. Хубов), и общность темы, которую можно определить как «человек и жизнь» (М. Сабинина), «человек и современный мир» (Г. Орлов).

Однако было бы напрасным пытаться найти в Четвертой некое подобие последовательно развивающегося драматического сюжета или закрепить за ее темами-мелодиями определенное образное значение. Музыка симфонии отмечена импровизационной свободой, она внутренне сложна, изменчива и многозначна, как сама жизнь. Ее развертывание рождает удивительно конкретные, но трудно выразимые словами ощущения, представления о трагическом величии нашей эпохи, о нестерпимой остроте ее противоречий, о нешуточной — не на жизнь, а на смерть — борьбе человека со всем тем, что сковывает его силы, порабощает душу, унижает достоинство. Содержание симфонии раскрывается во взаимодействии по меньшей мере трех различных образно-эмоциональных сфер: действенного, активно-волевого начала, жутких, гротескно очерченных образов зла и лирико-созерцательной, спокойно задумчивой.

Наиболее широко и многопланово представлены эти образы в гигантской по масштабам I части. В ней господствует одержимый, неистовый драматизм. Музыка изобилует головокружительными взлетами и падениями, раскаленными кульминациями-вспышками, ослепляет неожиданностью резких сопоставлений. Образы то и дело меняют свое обличье. Вот главная тема: мужественная и устремленная, подобно маршу, она то впадает в нервное возбуждение, то проносится как разрушительный смерч, то, окарикатуренная почти до неузнаваемости, дразнит и пугает, точно уродливая марионетка.

Титаническое напряжение временами ослабевает — являются благодатные мгновенья покоя, неторопливого размышления. Первый раз — в среднем разделе главной партии, затем — в широко разлитой побочной партии, открываемой задумчивым монологом фагота. Эта человечнейшая мелодия призвана оттеснить, рассеять кошмарные видения, воплотить идеал духовной гармонии, нравственной чистоты. Недаром после фантасмагорических наплывов разработки именно она начинает репризу — окрепшая, возмужавшая: теперь ее решительно поют трубы и тромбоны.

Лирическая линия, намеченная в I части, продолжена и развита во второй — умеренно-подвижном вальсообразном скерцо. В нем много гибкой грации, пластики; порой в изящно-непринужденных изгибах мелодий чудится легкая ирония, а иногда — точно трагические отсветы I части — возникают тревожные нарастания.

III часть — финал — приближается к I части как по своей протяженности, так и по размаху образного диапазона. Только взаимоотношения разнохарактерных образов несколько иные: они не столько противоборствуют, непрерывно видоизменяясь, сколько чередуются, будто в калейдоскопе, рождая широкую многоцветную панораму жизни с ее переплетением трагического и смешного, возвышенного и обыденного.

... Звучит тяжелый траурный марш, полный глубокой душевной сосредоточенности. Резкий поворот — и музыка выводит на сцену виновника трудных раздумий: раздается торопливый топот неких механических существ ... Постепенно напор грубой бесстрастной стихии слабеет, колорит проясняется. Одна за другой проносятся живые картинки быта, может быть, отголоски какого-то празднества. В наивно-бесхитростном хороводе мелькают ритмы польки, вальса, галопа. К ним присоединяется мотив беспечной песенки.

Но вот музыка снова насыщается силой, собранностью, Возрождаются интонации и движение траурного марша. Шествие медленно растворяется в тишине. Последние одинокие звуки челесты повисают как вопрос, как мысль о величии и бесконечности борьбы, как суровый и настороженный взгляд в грядущее.

Следующая страница: Пятая симфония