Чайковский Пётр Ильич

ШЕСТАЯ СИМФОНИЯ («ПАТЕТИЧЕСКАЯ»)

Посвящается В. Л. Давыдову

СИ МИНОР, СОЧ. 74 (1893)
I. Adagio. Allegro rrorr troppo.
II. Allegro corr grazia.
III. Allegro molto vivace.
IV. Adagio lamentoso
Первое исполнение — 16 октября 1893 г. в Петербурге под упр. автора

В симфонию эту я вложил, без преувеличения, всю свою душу...
Я положительно считаю ее наилучшей н, в особенности, наиискреннейшей из всех моих вещей.
П. Чайковский

«Мне ужасно хочется написать какую-нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры...» Этому намерению, зародившемуся в октябре 1889 г., суждено было осуществиться лишь через несколько лет. Замысел оформлялся медленно. Возникли, но были отвергнуты несколько вариантов. Вот авторские замечания к одному из них: «Дальнейшее суть скиццы (эскизы) симфонии Жизнь»! 1 часть — вся порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая. (Финал — смерть, результат разрушения). 2 часть любовь, 3 — разочарование, 4 кончается замиранием, тоже краткая».

В основе будущей «грандиозной симфонии» Чайковский видел концепцию глубоко философского склада. Ему хотелось создать симфонию-раздумье о жизни человека, о смысле человеческого существования. Характерны в этом отношении и пояснения к другому неосуществленному замыслу: «Мотив: Зачем? Зачем? Для чего?.. Начало и основная мысль всей симфонии». Окончательная идея Шестой симфонии сложилась у Чайковского зимой !892/93 г. во время поездки за границу. Музыка сочинялась с невероятным пылом и стремительностью.

Однако первое исполнение симфонии не принесло Чайковскому полного удовлетворения. «С этой симфонией происходит что-то странное! — писал композитор через 2 дня после премьеры, за 7 дней до своей внезапной смерти. — Она не то что бы не понравилась, но произвела некоторое недоумение. Что касается меня самого, то я ей горжусь более, чем каким-либо другим моим сочинением». Подлинный триумф симфонии начался с ее второго исполнения, которое состоялось уже после смерти Чайковского, 6 ноября 1893 г. под управлением Направника.

«Трагическим документом эпохи» назвал ее Б. Асафьев. Но это лирическая трагедия: она звучит как исповедь, пронизанная обжигающей правдой. Сорваны все покровы, отброшены всяческие иллюзии. Жизнь — это борьба, жестокая и прекрасная. В конце пути — исчезновение, смерть. И в поисках источника зла не к чему обращаться только вовне: судьба человека — в нем самом, смерть коренится в жизни как ее неотъемлемое свойство. Так отпадает необходимость в роковой теме, которая вторгалась бы в музыкальное действие наподобие вступительных тем Четвертой или Пятой симфоний.

Вступление Шестой симфонии почти неотделимо от тишины. Сумрачный мотив тяжело выползает откуда-то из глубин оркестра. Он нависает как неотвязный вопрос (вспоминается авторское «Зачем? Для чего?»), образуя краткий, но многозначительный пролог ко всей симфонии. В следующее мгновение из этого мотива рождается главная тема I части, исполненная теплоты и трепета и в то же время волевой энергии. Правда, не успев как следует проявить себя, она тут же растворяется в эмоционально неопределенном, изменчивом звуковом потоке. Музыка наполняется ожиданием: необходимо обрести, хотя бы на миг, душевное равновесие. Деревянные духовые блуждают в поисках новой темы. И вот она является — прекрасная, как мечта, ради которой стоит жить и страдать...

Такова экспозиция 1 части, словно открывающая панораму жизненной борьбы с ее устремленностью, сомнениями, порывами к идеалу. И с внезапными потрясениями — страшный удар оркестра, начинающий разработку, ошеломляет как трагическое известие. Разгорается жестокая схватка. Центральный ее участник-главная тема, принимающая самые различные оттенки: от сокрушающего драматизма до щемящей жалобы. Как грозное напоминание о смерти проходит молитвенный мотив «Со святыми упокой».

После патетического, протестующего диалога тромбонов и струнных — самой напряженной точки I части — музыка вновь умиротворяется в звучании побочной темы-мечты. Но теперь в ней слышатся отзвуки произошедшей катастрофы...

Они проникают и в музыку II части: в среднем разделе чарующего, своенравного в своей поступи вальса (его размер пять четвертей вместо трех!) является мелодия, сотканная из интонаций вздоха, безутешной жалобы... Но в целом эта часть воспринимается как необходимый отдых, разрядка драматического напряжения.

В размеренном шелесте III части — скерцо — чудится само течение жизни, суета повседневности. Где-то в недрах этого шуршащего, снующего, поддразнивающего хоровода звуков неуклонно вызревает тема марша. Наконец она безраздельно завладевает оркестром, ликующе-торжественная, парадная. Но марш этот почему-то не радует, а скорее сковывает, вселяет неосознанное беспокойство. И только с первой, рыдающей фразой финала становится понятен его смысл: это было страшное напряжение жизненных сил в последней, решающей схватке со смертью. И вот они исчерпаны.

Жизнь медленно угасает. Об этом сосредоточенно и скорбно поет главная тема финала. Но не изображению смерти посвящена она. В ней тоска, боль, сочувствие, протест — все то, что порождает в человеке картина гибели прекрасной жизни. Во второй теме как будто вспыхивает луч надежды. Но это лишь прощальный порыв к свету, к жизни... В печальной тишине замирают последние звуки симфонии. Круг замкнулся: музыка вернулась к своему исходу, к небытию, из которого она явилась.

Шестая — самая совершенная из симфоний Чайковского. И самая новаторская. Страстный гуманизм, мудрая сжатость изложения, смелая, необычная трактовка цикла, высокая концентрированность мысли и чувства — все это обращено в будущее, все это предвещает лучшие черты симфонизма ХХ в.

Следующая страница: «Манфред», симфония в четырёх картинах по Байрону