Чайковский Пётр Ильич

ЧЕТВЕРТАЯ СИМФОНИЯ, ФА МИНОР

Посвящается Н. Ф. фон Мекк

СОЧ. 36 (1877)
I. Andante sostenuto. Moderato con anima.
II. Andantino in modo di canzone.
III. Scherzo. Pizzicato sempre. Allegro.
IV. Allegro con fuoco
Первое исполнение — 10 февраля 1878 г. в Москве под упр. Н. Рубинштейна

1877 г. сложился для Чайковского драматически. Зревшая постепенно неудовлетворенность жизнью достигла критической точки. «Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что я тогда испытывал». Произведение, рожденное огромным напряжением чувства и мысли, оказалось этапным. Оно подвело итог исканиям Чайковского в симфоническом жанре. Борьба человека за достижение счастья — эта тема, волновавшая композитора и раньше (в «Грозе», Ромео и Джульетте», «Франческе да Римини»), нашла в Четвертой симфонии законченное, философски зрелое воплощение.

Особая роль в драматургии симфонии принадлежит музыкальной теме судьбы, рока (или «фатума», как ее называл Чайковский), очерченной во вступлении к 1 части. Повелительно-резкая, властная, она подобна военному сигналу. Все «зло мира», весь гнет внешних обстоятельств, все то, что «мешает порыву к счастью дойти до цели», нашло выражение в этой грозной теме. (Здесь и дальше цитируется письмо банковского к фон Мекк от 17 февраля 1878 г., содержащее «программу» симфонии.)

Каждое ее появление — это катастрофа, грубое нарушение естественного течения жизни. В один миг распадаются добрые, светлые образы, завоеванные ценой колоссальных усилий. Где спасение? Возможно ли оно? Есть ли защита от истребительной силы? Ответ на этот вопрос возникает лишь в сопоставлении всех частей симфонии. Особенно страстно и остро ставится он в 1 части-самой конфликтной и многоплановой. Ее главная тема зарождается еще в конце вступления. В гибком, пластическом движении этой темы есть нечто от характера лирического вальса. Бережно, но неуклонно развиваемая оркестром, она воспринимается как волна нарастающего тревожного чувства, поразительно богатая оттенками и переходами, от робкой мольбы до взрывов отчаяния. «Безотрадное, безнадежное чувство делается все сильнее и более жгуче». Но «не лучше ли отвернуться от действительности и погрузиться в грезы?».

«Грезы» приходят надолго: композитор вводит не одну, а две побочные темы и развивает их широко и любовно. Первую — грустную и грациозную — начинает кларнет (ремарка автора в черновом наброске симфонии: «Воспоминание о бале»). Во второй теме впечатляют ласковые баюкающие фразы скрипок («Как хорошо! Как далеко уж теперь звучит неотвязная первая тема Allegro...») Экспозиция завершается новой темой, восторженной и гордой, как гимн («Вот оно, вот оно, счастье!»). Но в момент наивысшего торжества этой темы трубы безжалостно обрубают ее роковым мотивом вступления («Нет! Это были грезы, и фатум пробуждает от них»).

Так начинается разработка. В ней господствует главная тема, обретающая здесь страстно-протестующий характер. Трижды нарастают ее нечеловечески-яростные порывы, но всякий раз разбиваются о неумолимую тему судьбы. В репризе главная тема звучит коротко и мощно. Это — главная драматическая кульминация 1 части. Затем возвращаются светлые образы «грез». Но вместо заключительной темы-гимна неожиданно врывается мотив «судьбы», знаменуя начало коды. Построенная на вступительном мотиве и главной теме, доведенной до предельного возбуждения, кода звучит как трагический эпилог.

Следующие две части лишены трагических противоречий. Они призваны отвлечь от борьбы и страданий: есть в жизни и минуты покоя, светлой радости. II часть звучит как лирическая песнь. Музыка выражает «то меланхолическое чувство, которое является вечерком, когда сидишь один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук, Явились целым роем воспоминания...» Мечтательная задушевная мелодия гобоя чередуется с полнокровной темой струнных, звучащей как хоровой Припев. Средний раздел более подвижен. В его основе — изящная, с оттенком танцевальности мелодия. С каждым новым повторением она звучит все увлеченнее, богаче, опьяняя ощущением радости, полноты жизни. Затем приходит музыка первого раздела, обновленная тонкой оркестровой «ретушью».

III часть — скерцо — отмечена богатой фантазией, свежестью красок. Необычен облик главной темы: она проносится в фантастически зыбком шелесте струнных, играющих pizzicato, т. е. щипком. «Это капризные арабески, неуловимые образы... На душе не весело и не грустно... Даешь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки...». И вот — будто заиграла шарманка или гармоника. Это деревянные духовые завели шутовской трепак („вдруг вспомнилась картинка подкутивших мужичков и уличная песенка»). Затем негромко вступают медные с быстрым, немного суетливым маршем („Где-то вдали прошла военная процессия ...») И снова — все заволакивается шелестящим потоком pizzicato...

При всем обаянии образов средних частей не им суждено стать опорой в борьбе против сил зла. Надежную преграду этим силам композитор воздвигает в финале. «Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ. Смотри, как он умеет веселиться...» Могучей лавиной пассажей обрушивается первая тема финала — тема народного праздника. Торжественная, маршевая — такой она остается на протяжении всей части. Зато как многообразно изменяется вторая тема — мелодия русской хороводной песни «Во поле береза стояла»! Не удивительно: в самой мелодии таятся грусть и веселье, удаль и лиризм.

Но композитор постепенно раскрывает в ней и грозные, драматические черты. Музыка наполняется тревожным предчувствием. Так и есть — тема «судьбы» из 1 части вновь напоминает о себе. Страшно и неумолимо звучит она. Наступает решающий момент драмы. В напряженном ожидании застыл орк~ р. Но вот, будто вестник спасения, раздается тема народного ликования. Неуклонно нарастая, она словно заполняет все пространство. «Есть простые, но сильные радости... Жить все-таки можно». То, что губительно для отдельной личности, не может поколебать великую личность, имя которой — народ. Таков итог, к которому приходит Чайковский в Четвертой симфонии.

Следующая страница: Пятая симфония